Воронья шпора - Страница 56

Эдуард поежился:

– Нет, если б тебе выпало побывать там, ты не стал бы так стремиться обратно. Тот день, ясный и ужасный… – он прикоснулся к своей голове, – навсегда застрял в моей памяти. – Затем вновь поглядел на Миклгейт-бар. – А когда солнце поднялось снова, я поднялся на эту стену и снял с нее головы нашего отца и нашего брата Эдмунда. Обмазанные смолой, они потеряли всякое сходство, хотя волосы отца я узнал… – Эдуард умолк, горе перехватило его дыхание. – Она хотела еще сильнее оскорбить нас, показать, что наш отец мог претендовать только на бумажную корону. И все же, Ричард, я – его сын, и я был коронован золотой короной! Я сидел на королевском престоле и сражался под своим королевским стягом.

Он медленно вздохнул, постаравшись взять свой гнев под контроль; наконец посмотрел на брата, присмиревших стражников и мэра, ожидавшего его распоряжений, и, не обращая на всех прочих внимания, продолжил:

– И она еще жива, Ричард, и сын ее стал взрослым… Ему сейчас столько же, сколько было нашему брату Эдмунду, когда его убили. Не странно ли это? Иногда мне кажется, что в жизни своей мы сказали всё до самого последнего слова, как было во время этого шторма на море. Жизнь мотала и бросала нас из стороны в сторону, то вниз, то вверх. То все потеряно, то все приобретено, и всякий раз незаслуженно.

Голос короля каким-то образом заполнил все пространство внутри башни и возле стены, так что взгляды всех присутствующих обратились к нему.

– И теперь я стою перед волной, которая готова поглотить меня, – и не боюсь этого! – продолжал он. – Я – глава дома Йорков, брат мой. В жилах моих течет древняя кровь. И я не отвращу лица своего от бури, пусть она и повергнет меня. Но если такое случится, я снова поднимусь на ноги!

В городе нашлись люди, не утратившие своей любви к королю Эдуарду. Они приветствовали его из окон и с ведущих в город улиц. Ричард присоединился к одобрительному крику, подняв обе руки. Усердными трудами, преодолевая боль, его брат сумел измениться, восстать из той руины, в которую превратился. Сердце герцога Глостера было переполнено счастьем, и, спешившись, он хлопнул по плечу ошеломленного и даже потрясенного происходящим мэра.

– Пойдемте, сэр. Верное войско сторонников Йорка нуждается в горячей трапезе… а кое-кто даже поговаривает об эле. Пойдем, будь добр, выноси свои котлы и бочата… Будь молодцом.

Глава города вздрогнул под прикосновением руки герцога, все еще оглядываясь по сторонам на людей, приветствовавших Эдуарда Йорка, и ощутил, как краснеет. Всего лишь несколько месяцев назад он собственной персоной присягнул герольду, прибывшему с печатью Ланкастера. Тогда поступок его выглядел абсолютно правильным, хотя он и представить не мог, что король Эдуард лично явится проверять его присягу на верность – живой и реальный, как если б он никогда и не покидал английские берега… Что ж, он, Холбек, сделает все, что возможно.

– Следуйте за мной, милорд, – сказал мэр. – Я предоставлю вам телеги и говяжьи бока. Сегодня ваши люди будут сыты.

Небольшое войско Йорков прошло в тот день тридцать миль, люди сбили ноги и проголодались. Так что, когда на закате городские ворота вновь отворились и из них выкатился целый поезд телег, груженных дымящимися котлами, капитанам пришлось потрудиться, чтобы рыком и палками навести порядок среди рванувшихся к еде солдат. Рожденные в Англии сумели с некоторым удовольствием для себя единой группой протиснуться вперед, так, чтобы образовать очереди. Иначе возникнет кровавая давка, неторопливо и громко объясняли они бургундцам и жителям Фландрии.

Еды хватило на всех, и даже еще осталось, так что путники наполнили свои фляги и присоединили несколько дюжин телег к своему обозу, в расчете на будущие трапезы. Некоторые из горожанок вышли, чтобы разделить общество с солдатами, заранее договорившись с лордами и капитанами, чтобы те оплатили им труды. Все были так рады их появлению, что не возникало и речи о том, чтобы оскорбить приличную женщину или грубо обойтись с дамой. Эти женки умели чинить и готовить, и любой дурак, дерзнувший сказать им грубое слово, скоро получал трепку от своих камрадов.

К походной колонне присоединилась целая сотня этих леди, с рукавами, закатанными до локтей, с шапочками на головах, в обмотанных вокруг тела шалях, взобравшихся на телеги и взявших в руки поводья старых и сонных пони. И колонна немедленно сделалась больше похожей на войско, чем на тот отряд беглецов, которым она казалась прежде.

Эдуард не призывал местных жителей к оружию, он согласился не делать этого своим именем… именем короля Англия. Однако они пришли. И когда стало смеркаться, из города парами, тройками и группами начали выходить мужчины – в доспехах и при оружии, они с достоинством направлялись к лагерю. Пришедших приветствовали с гордостью и пониманием, наливали им свежего эля. Они называли свои имена капитанам, которым предстояло командовать ими и среди которых теперь появились новые люди, назначенные из числа тех, кто родился на английской земле. Впрочем, к утру новоприбывших насчитывалось всего около трех сотен, в то время как остальные горожане отсиживались за городскими стенами. И все же Эдуард постарался скрыть разочарование – ибо начало было положено. На рассвете его войско выступило на юг под барабанную дробь и пение труб. Он хотел, чтобы все знали о его продвижении.

За спинами его солдат в воздух, хлопая крыльями над крышами частных голубятен, взмывали голуби. Сделав несколько широких кругов над городом, они приходили в себя после сидения в клетках, а потом, повинуясь древнему чувству, направлялись на юг с вестями о высадке Йорков. Эдуард и Ричард с нелегким предчувствием провожали глазами птиц, летевших слишком высоко, чтобы их можно было достать стрелой. Сердца обоих братьев замирали при мысли о том, что весть об их высадке распространяется, летит к Уорику, в Лондон.