Воронья шпора - Страница 64

Повинуясь внезапному порыву, Ричард повернулся к сторожевой башне и торопливо поднялся наверх по расположенной внутри нее лестнице. Через считаные мгновения он оказался на восьмигранной верхушке, с которой открывался вид на растянувшуюся на мили и мили в самом сердце Англии просторную равнину. Такую местность и сам Цезарь избрал бы местом для сражения. Уорик ощутил, как заторопилось его сердце, и понял, что Эдуард не успел собрать ту могучую рать, прихода которой он так опасался. Кларенс привел к своему брату три тысячи, которых он лишил графа своим предательством. Но и в таком случае войско бывшего короля начитывало не более чем десять или, быть может, одиннадцать тысяч человек.

Уорик помнил, как стоял перед холмом у Сент-Олбанса, разглядывая дорогу, перегороженную колючими ветвями и ломаными досками. Тогда он и его отец находились рядом с Ричардом, герцогом Йоркским, войско которого насчитывало всего три тысячи человек, существенно уступая в численности ратям последующих времен. Граф помнил, что тогда купеческие гильдии жаловались на тот ущерб, который претерпела торговля, и на то, что в результате войны страна обеднела, и на то, что им приходится делать оружие, а не мирные инструменты из железа и посуду из пьютера, и выкармливать на убой баранов, коров и свиней для нужд армий.

Война задела своим крылом каждого, и, рассматривая становящийся строй, Уорик вспомнил об отце и порадовался налетевшему ветерку, своим порывом высушившему его глаза. Те, ушедшие, были добрыми людьми – не такими, как явившиеся им на замену.

Он смотрел, все царапая латной перчаткой по камню, на то, как вперед выехал Эдуард Йорк со своими двумя братьями и свитой из полудюжины латников-рыцарей. Ветерок гнал полотнища знамен к городу. Препоясанные мечами Эдуард и Ричард поверх доспехов были одеты в длинные сюркоты, разделенные на четверти славных цветов: красного, синего и золотого, со львами и французскими лилиями.

Стяги являли собой утонченную смесь гербов Йорка, Глостера и Кларенса, просчитанную, как вызов: дом Йорков, объединившийся и выступивший против него. Пожалуй, зрелище это предназначалось не столько для Ричарда Уорика, сколько для тех, кто взирал на него со стен.

Знамена самого Уорика были выставлены над его головой. Взглянув на цвета своего щита, граф удивился тому, что все они, предводители обоих войск, принадлежат к одному и тому же рыцарскому ордену. Йорк, Глостер, Кларенс, Гастингс, сам Уорик и его брат Монтегю, приближавшийся со своим войском с севера, – все они принадлежали к ордену Подвязки, девиз которого был вышит на всех фамильных гербах: «Honi soit qui mal y pense… Да будет плохо тому, кто плохо об этом подумает».

Глаза Уорика вновь заслезились, и он заморгал, радуясь тому, что рядом с ним никого нет и никто не может увидеть его слабость. Он был наставником Эдуарда, а потом – его брата Ричарда, когда тот жил с ним в замке Миддлхэм в качестве подопечного. Когда-то все они дружили, и графу было обидно увидеть братьев, объединившихся против него. Но хуже всего было видеть Кларенса: свежая рана ныла буквально при каждом вздохе. Уорик ощущал себя отцом, против которого восстали собственные сыновья, и боль пронзала его до самого сердца.

14

Дерри Брюер впервые в своей жизни, насколько он мог это помнить, ощутил желание дать архиепископу в зубы. Он уже чувствовал, как шевелятся и напрягаются мышцы его рук и груди. Сначала короткий прямой удар левой, а потом трость в сторону – и крюк правой. Однако Джордж Невилл был не из белого духовенства. Крепкий и раздражительный, он был возмущен не меньше самого Дерри, и начальник тайной службы прекрасно понимал, что если он позволит себе рукоприкладство, то через считаные мгновения они будут кататься по полу, как два школяра, и разбивать в кровь друг другу носы и уши. Однако самое обидное заключалось в том, что он был уже слишком стар для подобных занятий.

– Ваша милость, – попробовал он снова с преувеличенным терпением в голосе. – Мое положение позволяет мне вынести более авторитетное суждение по этому поводу. Король Генрих слишком слаб, чтобы сделать то, на чем вы настаиваете. Если б это было не так, я самолично надел бы на него лучший плащ и приказал бы выстелить улицы тростником, как вы того просите. Но он не способен на это. Он не поймет, чего вы от него хотите. Он может упасть. Он может разрыдаться… Вы меня понимаете? Негоже, чтобы его увидели слабым!

– Где Бофорт, где герцог Сомерсет? Я устал от вашей несговорчивости, – отозвался архиепископ. – Пошлите человека за Сомерсетом… Он походатайствует за меня.

– Милорда Сомерсета нет в Лондоне, ваша милость, – уже второй раз проговорил Дерри с преднамеренно ледяной ноткой в голосе. Он не стал упоминать о том, что со дня на день ожидает прибытия Маргарет и ее сына Эдуарда Ланкастера и что Сомерсет отправился на побережье для того, чтобы сопровождать их. Это известие, наверное, являлось самой тщательно хранимой тайной во всей стране.

Отсутствие объяснения придало лицу архиепископа Невилла оттенок еще более густого кларета.

– Мой брат Уорик доверяет вам, мастер Брюер. Только по этой причине я еще не призвал стражу, чтобы она убрала вас с моего пути. Я являюсь князем Церкви, сэр! И я пришел к вам с предупреждением о суровой опасности, грозящей всем нам в наше военное время, – и что же я нахожу… лакея, не пускающего меня к королю, будто я нищий и явился за подаянием? Так что позвольте мне, сэр, сказать вам это! Согласно моему взвешенному мнению, сам Лондон находится в опасности, а с ним и король Генрих. Люди должны увидеть его, мастер Брюер! Это вы понимаете? Народ в Лондоне ничего не знает о великих событиях, происходящих сейчас… совсем ничего. До лондонцев доносятся только тревожные слухи о вторжениях, о флотах, замеченных у берегов… Жив ли король? Возвратился ли Йорк? Идет ли сейчас Маргарита Анжуйская с войском на не признавший ее город, чтобы сжечь его дотла? Только сегодня утром, мастер Брюер, я слышал дюжину вариантов, в которых не было ни капли истины. Мне нужно показать Генриха его народу, чтобы успокоить людей – и да, чтобы показать им, за кого они воюют. Король – это символ, Брюер, это не простой человек.