Воронья шпора - Страница 45

* * *

До смотрел на серое море, а солнце за его спиной опускалось за горизонт. Он считал вечер своим любимым временем дня, когда золотые лучи и серые волны складывались в огромный узор, уходивший в дальнюю даль и пересыпанный белыми барашками. Он смотрел на море со своей горки, как всегда, в одиночестве. Какое-то время ради компании он завел одноглазого пса, однако деревенский мясник разболтал об этом всей округе, и все дружно решили, что он не сможет наблюдать за морем, если будет играть с собакой. Его заставили оставлять пса дома, и тогда животное, конечно же, бесследно исчезло – прямо как утренняя роса. Мама его сказала, что собака шмыгнула в дверь и больше не вернулась, однако До подозревал, что мясник перевел несчастное животное на начинку для гадких пирожков, которыми торговал весь базарный день. Мясник звал его Джеком До и всегда хохотал при этом, как будто сказал что-то смешное. До было уменьшительным от Дэвида, и ничего более. Ему нравилось быть До. Ему бы понравилось быть и Джеком До, если б это имя не придумал мясник.

Он вздохнул. Ему было уже четырнадцать лет, только вот одна нога его оказалась слишком кривой для того, чтобы он мог зарабатывать на пропитание мужским трудом – так говорили все. Он умел только стоять, уставившись в точку, пока его толчком или пинком не выводили из этого состояния, так что люди определили его в дозор, на холм, к стоявшей на его верхушке крохотной хижине, которой можно было пользоваться в случае дождя.

Он мочился в кустах и опорожнял кишечник в находившейся поблизости небольшой впадине под чудесным молодым ясенем, за который удобно было цепляться, спускаясь вниз. В полдень мама приносила ему несколько вареных яиц или кусок мяса и хлеб, в зависимости от того, что у нее оставалось… а в конце месяца местные купцы платили ей за его труды. Такая жизнь была не слишком плоха, и ему приходилось смиряться с ней. Летом, в погожие дни, на вершину холма поднимались и другие люди – порадоваться ясному солнышку, полюбоваться видом. До ненавидел такие дни и этих людей, становившихся за его спиной и прислушивавшихся к тому, что он бормочет себе под нос. Плохо становилось и когда вдова Дженкинс, прихрамывая, поднималась, чтобы провести на холме ночную смену, однако они обменивались разве что кивком. За два года она не сказала ему ни единого слова, и это было отлично. Он жил один так давно, что не знал, как может быть иначе.

Мама говорила ему, что вдоль всего берега, уходившего много дальше, чем он мог видеть, дежурили мальчики и дураки. До не знал, можно ли верить ей, когда она одно за другим выкладывала названия городов, которых он не знал и в которых не мог побывать. Они были для него дальними краями, и До даже не мог представить чистую городскую публику, каменные города и мощеные дороги. Иногда ему снилось, что он отправляется на юг повидать подобных себе, что, загорелый и здоровый, поднимается вверх по склонам и как равный обменивается с ними кивком. Такие сны всегда заставляли его улыбаться, хотя он прекрасно понимал, что не способен на подобные путешествия. До находился на вершине холма в любую погоду и каждый год видел, как зеленеют, золотятся и опадают листья. Холм свой он знал лучше всех живых людей и научился любить его в своих наблюдениях так же, как любил начинавшееся за холмом море во всех его красках и настроениях.

До аккуратными движениями прилепил к ветке крошечный кусочек свиного сала и осторожно, не производя ни звука, отступил назад, а потом поискал взглядом рыжую белку, устроившую себе жилье где-то над его головой. Он каждый день подманивал зверька поближе – орехами, мазком меда, всем, что удавалось прихватить из маминой кухни. Но на свиное сало До питал особые надежды. Как можно не любить свиное сало?

Он отступил назад, отвернулся, чтобы посмотреть на море, и замер на месте. Белка мгновенно оказалась забытой. Притеняя ладонью глаза, хотя солнце чуть выглядывало из-за облаков, мальчик подбежал к самому краю утеса.

Корабли. Они высыпали из серой дали, каждый не длиннее его пальца. Два года простоял До на этом месте зимой и летом – и еще два года до этого, когда был учеником у Джима Сэддлера. Старика возмущали и собственное, ставшее никудышным зрение, и мальчишка, которого прислали ему на смену. Он лупил До так часто, что тот уже никак не мог припомнить все случаи, однако же научил его читать флаги и знамена, рассказал, какими были корабли викингов и как на них гребли и ходили под парусом, и научил его тому, как выглядят и под каким знаменами ходят французские корабли.

Старый Джим уже год как покоился в земле, и, глядя на суда, До считал их, оценивал и вспоминал. Это были не торговые суда, собравшиеся вместе безопасности ради на глубокой воде. И не английские корабли. Не один и не два, но целый флот, больше тридцати, в чем можно было поклясться.

До бросил взгляд на огромную поленницу, сложенную ярдах в сорока от его маленькой хижины. В число его обязанностей входило разбирать ее и заново складывать каждую неделю, чтобы дрова оставались сухими. В ливни и бури он укрывал поленницу парусиной, обвязывая ее со всех сторон. Мальчик знал, что костер зажжется и что он должен действовать, однако все смотрел и смотрел, переводя взгляд с поленницы на флот и обратно.

Он стряхнул с себя задумчивость и, выругавшись под нос, побрел под свою крышу. Слава богу, масляный фонарь горел! Зажигать его поутру было первой обязанностью До, и он не пренебрегал ею, особенно в холодное утро, когда можно было порадоваться теплу, исходящему от стеклянного цилиндра, и греть о него руки до тех пор, пока он не сделается слишком горячим. Сняв фонарь с полки вместе с пачкой свечей, юный смотритель заторопился обратно к костру. Опустившись на четвереньки, он совал в деревянную кладку горящие ветви, раздувал их и подкладывал сухого мха до тех пор, пока огонь не охватил всю поленницу. Языки пламени алыми лентами майского дерева охватили поленья, в которых уже вскипал древесный сок и которые от этого уже начинали потрескивать. Убедившись в том, что огонь разгорелся, До сбегал в хижину, схватил несколько охапок длинных веток зеленого папоротника и бросил их на пылающий костер, над которым на сотни футов над его головой немедленно поднялся столп серого дыма.