Воронья шпора - Страница 93

Тем не менее он не смел нарушить свою клятву. Конечно же, после битвы его люди упились до полного недоумения. Эдуард не мог отказать им в этом праве, хотя бы потому, что показался бы тогда всем тупым скупцом. Лорд Риверс хлебал эль из полного бочонка, проливая при этом больше, чем ему попадало в горло, и вскоре после этого, воняя, отвалился от стола.

Эдуард обнаружил во рту кусок собственной кожи, отшелушившийся от нижней губы, и принялся гонять его языком и жевать, радуясь тому, что можно чем-то отвлечься от привычной тревоги. Он прекрасно знал, что слабым человеком его назвать невозможно. Мысль о том, что что-то или кто-то может диктовать ему собственную волю, может властвовать им, казалась королю невозможной. Опасность возникала, когда он сам пытался подчинить себя себе, поднять вверх руки, перестать быть сильным и терпеливым.

Маргарет высадилась в Англии вместе с сыном. Мысли Эдуарда крутились вокруг этой новости, каким-то образом пробуждая в нем жажду. Из всех дарованных богом питий – вина, дарующего сон, эля, приносящего с собой веселье, и зелья, выгнанного на толченом зерне, он больше всего тосковал по последнему. Римляне называли его aqua vitae, скотты – uisge beatha, «живой водой». Но каким именем ни пользуйся, напиток этот приводил Эдуарда в ясную и ровную сосредоточенность, позволяя час за часом говорить и говорить, а потом засыпать, когда для этого приходило время. Конечно, следующий день не сулил ничего хорошего, однако он привык к боли, как говорит братец Ричард. Ну а жизнь без боли пресна, как говядина без соли.

Интересно, каким стал сын Маргарет за прошедшие десять лет? Когда этот парень оставил Англию, он, король Эдуард Йорк, был всего лишь графом Марчским…

Эдуард знал, что после смерти отца буквально взбесился. Он не любил вспоминать об этом времени даже в обществе братьев. Тогда Уорик был его другом, и он пил много вина и виски, позволявших ему убивать. Изрядное количество подобных событий просто исчезло из его памяти, словно жил и действовал тогда какой-то другой человек, а не он.

А потом Эдуард обнаружил, что провел слишком много времени в пьяном оцепенении этих бурных месяцев. Он помнил, что не стал тогда смывать кровь с панциря, оставив все брызги на месте. Пятна, подобно краске, отшелушились сами собой.

Лучи солнца проникали в комнату сквозь высокие окна. Король поднялся и принялся расхаживать вперед и назад, а потом прислушался, когда где-то неподалеку, совсем рядом, заплакал ребенок. Его сын. Его наследник. Мысль эта заставила Эдуарда улыбнуться, и он, перекрестившись, безмолвно помолился о благополучии мальчика. Ему оставалось только надеяться, что его сын будет править в мире, когда придет его время. Родившаяся в войне династия вполне могла превратиться в правящую фамилию.

Так случалось и прежде… И к тому же теперь его линия перестала быть младшей.

Расхаживая, он увидел внутренним взором огромную бутыль с красным вином, которая, как ему было известно, возвышалась на комоде сразу за дверью в кухню. Он воистину видел ее, что было совершенно странно. Эдуард знал, что посудина содержала самое грубое зелье, едва ли не уксус, используемый поварами, но одна только мысль о нем наполняла его рот слюной, словно это был самый изысканный напиток, какой он мог бы избрать в этот момент.

Король остановился, посмотрев на дверь, за которой находилась спускавшаяся на кухню лестница. Он вполне мог позволить себе утопить день в этом скверном вине. Никто не посмел бы упрекнуть его в этом. Он мог бы начать с небольшого стаканчика, чтобы просто поверить, не возмутится ли желудок, ну а если этого не произойдет, вино поможет ему скоротать ожидание. Пойдет ли Маргарет на Лондон? Эдуард никак не мог заранее узнать о ее намерениях, однако шпионы его следили за дорогами, имея при себе голубей в маленьких плетеных клеточках. Его птицы вернутся домой. И тогда он выступит в последний раз – против врага столь же старого, как и сама война. Против женщины, убившей его отца и брата. Против женщины, разорвавшей Англию пополам ради слабого и больного короля. Против женщины, чей сын присвоил себе титул, распоряжаться которым имел право лишь он один, король Эдуард. Принцем Уэльским может быть только его собственный сын, и никто другой.

Он не позволит этой женщине и ее сыну оставаться в живых. Видит Бог, он заплатил свою цену, подумал Эдуард. Он хотел одного – окончить эту войну. Тут он понял, что забыл о хранящемся в кухне красном вине, и поздравил себя с этим, хотя тут же снова захотел выпить.

* * *

Графства Корнуолл и Сомерсет далеки от Лондона в смысле, не имеющем ничего общего с дорогами или картами, при всей драгоценности и редкости последних. Морское побережье было хорошо известно, однако на западе существовали и такие края, куда ни один шериф не отправит своих людей без компании дюжих пареньков с увесистыми дубинками. В этих удаленных местах праведные мужи и жены осуждали налоги, а в церкви взыскание их перечисляли наряду с другими грехами. В деревнях повиновались законам куда более древним, чем те, которым следовал Лондон; возможно, бывшим древними и строгими уже в ту пору, когда римляне вытаскивали свои корабли на эти берега и строили на них свои изысканные виллы. Лондон был иным – в нем властвовали законы, обычаи и привычки, не достигавшие запада.

Маргарет обнаружила, что дело ее не забыто в Йовиле, а также в Эверкриче и в Уэстхолме. В каждой крохотной деревеньке или селении несколько крепких мужчин откладывали инструменты, целовали жен и прощались с детьми. Увидев стяги Ланкастеров, они снимали шапки в присутствии королевы, и глаза ее переполнялись слезами при виде шеренги кудрявых мужчин, принимавших присягу под командованием одного из сержантов Сомерсета.